Он провёл по моей щеке ладонью. Его взгляд стал таким мягким, каким я никогда не видела его прежде. Обожание. Желание. Беспомощность. Всё это отражалось в его глазах и через секунду исчезло как ни в чём не бывало.

— Прости меня, ангел, — попросил он, отстраняясь от меня. — Тебе не нужно помнить об этом.

Меня охватил страх.

— Нет… пожалуйста, — взмолилась я, догадавшись, что последует дальше.

Я не хочу забыть это. Не хочу, чтобы он забирал мои воспоминания. Сегодня ночью он показал мне настоящего себя во всех красках, и я увидела все оттенки красного и чёрного, и тьму между ними. И теперь, когда на кратчайшие и редчайшие секунды он позволил мне заглянуть ему в сердце, увидеть его таким, какой он есть, он собирается отнять это у меня.

— Ты не можешь… так поступить, — выдавила я, все ещё чувствуя огромную слабость. — Не имеешь права.

— Ты не вспомнишь ничего из этого, когда покинешь мою комнату. Пойдёшь к себе и мирно проспишь до утра. Тебе будут сниться удивительные вещи, которые избавят твоё сердце от боли… — его слова проникали в мой разум, как солдаты, захватывающие вражескую территорию, и этот момент становился всё дальше и дальше от меня.

Вот так просто он одержал победу.

ГЛАВА 32. ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ

Утром я проснулась невероятно отдохнувшей. Крепко спала всю ночь и впервые, кажется, за целую вечность меня не мучили кошмары. Приняв быстрый душ, я надела джинсы и белую футболку, найденную в комоде гостевой комнаты Доминика, и спустилась по лестнице на первый этаж.

Трейс, Доминик и Габриэль сидели на кухне, о чём-то беседуя, но все разговоры тут же стихли при моём появлении. Меня это не столько удивило, сколько вызвало раздражение.

— Не обращайте на меня внимания, — произнесла я, скрестив руки на груди и с порога обводя взглядом всю троицу. — Вам наверняка есть, что обсудить друг с другом о важных деталях моей жизни.

— Ты ещё не успокоилась? — проворчал Доминик, отпивая из своего стакана нечто слишком тёмное для апельсинового сока. Его взгляд был устремлён в окно, в сад его матери, будто бы избегая меня, что казалось странным и нервировало одновременно.

Трейс оттолкнул от себя тарелку с кашей, а Габриэль опустил газету на стол. Очевидно, они догадывались, что сейчас разразится буря.

— Ой, прости, тебе сложно дать мне пять минут на осмысление всего этого?

— Да.

— Доминик, — одёрнул своего брата Габриэль и качнул головой, молча предупреждая, чтобы действовал деликатнее.

Слишком поздно.

Я с прищуром посмотрела на него.

— Как можно быть настолько бессердечным?

Он пробормотал что-то себе под нос, но я даже не пыталась разобрать его слова. Его помрачневшее лицо говорило само за себя. По крайней мере в глазах Габриэля и Трейса было сожаление, они переживали, что причинили мне боль, скрыв правду о моей матери. Но этого нельзя сказать о Доминике. О нет. Он совсем не чувствовал за собой вины и не желал извиняться. Как всегда. А я уже сыта этим по горло.

Я вошла на кухню, по-прежнему не опуская рук.

— Хорошо, наверное, жить, не думая ни о чём и ни о ком, кроме самого себя.

— Есть свои плюсы, — небрежно ответил он.

— Например, лгать друзьям и не париться об этом?

Его взгляд резко устремился на меня.

— У меня нет ни одного друга в этом мире, и меня это более чем устраивает.

Я вздрогнула от этих слов, от этого пренебрежения мной и всем, через что мы прошли вместе. Не желая, чтобы он увидел, как сильно меня задела эта его фраза, я быстро взяла себя в руки:

— Спасибо, что напомнил, кто ты на самом деле, Доминик.

— И кто же я, по-твоему, ангел?