— Ни кто угодно, — поправил он. — А только те, кто не знал о том, что у тебя есть Амулет Бессмертия, — жуткая лыба растянула его бледное лицо. Больной ублюдок упивался ситуацией.

— К чему ты клонишь, Энгель? Что я никому не могу доверять? Это как раз не новость.

— Просто поясняю тебе, дитя. Как по мне, вернувшись домой, ты потеряешь намного больше, чем оставаясь здесь. Возможно, если ты научишься принимать наш образ жизни, ты обретёшь здесь новый дом. Мне доставит несказанное удовольствие, если такое создание, как ты, будет на моей стороне.

— Ты сейчас шутишь, да? — я снова взглянула на Доминика, но он просто сидел там, не проявляя никаких эмоций. — Ты хочешь, чтобы я… что? Присоединилась к вашему улью? Стала постоянным донором крови, который вас ещё и защищает? Нет уж, спасибо!

— Это один вариант, хотя и не самый заманчивый, понимаю, — он наклонил голову к плечу, прожигая глазами дыру в моём лбу, словно пытаясь проникнуть в мой разум. — Или, — он поднял палец вверх, — ты могла бы обратиться… И ходить среди нас как равная.

— Обратиться? — нервный смешок вырвался из меня. — Этому не бывать. Я скорее умру!

— Так-то да. В этом-то и проблема, верно? — он подался вперёд, взглядом пригвоздив меня к месту. — Включи голову, дитя. У тебя есть возможность решить все свои проблемы за одну судьбоносную ночь. Стать сильнее, чем ты можешь себе представить. Превратиться из добычи в охотника. Жить… вечно.

Я замотала головой так сильно, что чуть было не заработала мигрень. Я не хотела этого слышать. Он пытался навязать мне ужасные мысли. Обратить меня против единственного известного мне мира, а этого мне не хотелось ни под каким соусом.

— Я не собираюсь обращаться, Энгель. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Можешь держать меня взаперти столько, сколько вздумается. Пусть Орден и Тёмный Легион преследуют меня до конца моих дней. Я никогда не стану такой, как вы. Я никогда не откажусь от своей человечности.

Он вновь щёлкнул языком.

— Как печально видеть, что такой потенциал впустую тратится в молодости, — что-то в его глазах, по-прежнему не отрывавшихся от меня, потемнело. — Возможно, если бы твоя мать была рядом и могла бы направить тебя, ты бы смогла понять, какой бесценный дар тебе предлагают, — он отодвинул стул и медленно поднялся. — Сама она понимала.

Кровь отлила от моего лица.

— О чём это ты? — я сжала ладонями стол с обеих сторон, чтобы удержаться на месте.

«Успокойся, ангел. Ты накручиваешь себя», — раздался голос Доминика в моей голове.

— Что ты только что сказал про мою маму? — повторила я, на этот раз громче, впиваясь ногтями в деревянную поверхность.

— Ты прекрасно меня расслышала. Прислушаешься ты к этому или нет — выбор за тобой.

— Что ты хотел этим сказать? Что ты о ней знаешь? Ответь мне! — выкрикнула я, ударяя руками по столу, поднимаясь на ноги.

Доминик мгновенно подскочил ко мне, хватая за локоть в попытке усадить меня обратно на стул.

— Отпусти меня! Он что-то знает о ней! — заорала я в лицо Доминику, вырывая руку из его хватки, и схватила тарелку со стола. Он вновь поймал меня за руку и отвёл назад, как раз когда я разжала пальцы, и фарфор не долетел двух футов до цели. Тарелка разбилась на осколки у ног Энгеля.

— Наслаждайся остатком вечера, — сказал Энгель, поправляя свою рубашку, словно это не он только что сбросил бомбу на всю мою жизнь. — Уведи её обратно в камеру, пока она не научится себя вести.

ГЛАВА 8. МИЛАЯ ОБМАНЩИЦА

Адреналин всё ещё закипал в крови, когда Доминик и Мез вернули меня обратно в подземелье. Они сразу же ушли выполнять другие поручения Энгеля, ни один из них ни словечка мне не бросил. Мне нужно побыть одной, чтобы осмыслить всё сказанное этим вечером, а я не могла это сделать, пока Доминик мелькает перед глазами, отвлекая меня.

Вечно он отвлекает меня.

А Энгель? Вечно мучает.

Этот сукин сын подразнил меня чем-то. Чем-то связанным с моей мамой. И, конечно же, как и со всеми остальными в моей жизни, секреты, которые он хранил от меня, были игрой, в которую мне предстояло сыграть.

Вот только правил мне не рассказали.

Я была беспомощна, совершенно одна, опять за бортом своей собственной жизни.

— Грёбанный трусливый мудак! БУДЬ ВСЁ ПРОКЛЯТО! — заорала я во всё горло и упала, ударившись коленями о грязный бетонный пол. Слёзы защипали уголки глаз, но это не были слёзы боли или жалости к себе. Это были слёзы от злости — неконтролируемой ярости, забурлившей в моих венах, как бушующее цунами.

Мои ладони будто жгло огнём, а сердце колотилось на опасной скорости. Мой гнев был диким, необузданным, и он когтями рвался наружу, как обезумевшая птица, крича, чтобы я выпустила его на волю. Мне нужно было дать выход эмоциям, сорвать на ком-нибудь всю свою злость, или я взорвусь на миллион кусочков, которые нельзя будет склеить, прямо здесь, в подземелье мертвеца.

Лица моих врагов мелькали перед глазами, дразня своими преступлениями и вечной ложью, насмехаясь надо мной, над моими попытками найти разумные ответы на их бредовые загадки. Моя рука сжалась в кулак — трясущаяся, пульсирующая — с хрустом, с каким я ломалась изнутри. Нет больше места, где можно сдержать всё это. Нет места, где я могла бы всё это спрятать.